Наталья долгорукая. «Сильнее бедствия земного», судьба Натальи Долгорукой Отрывок, характеризующий Долгорукова, Наталия Борисовна

Биография
Графине Наталье Борисовне Шереметьевой, казалось, с самого начала уготована была звездами блестящая, ровная, как часто говорят сейчас, Судьба: красавица, наследница богатых имений, знатного рода, оберегаемая родителями пуще глазу – была младшей девочкой в семье, пылинке не давали упасть на нее – отцу, Борису Петровичу Шереметьеву, петровскому соратнику и фельдмаршалу, к моменту ее появления на свет, было почти шестьдесят лет. Но так лишь казалось. «Ровность» Судьбы обернулась к наследнице знатного рода ухабистой стороною: уже в 17 неполных лет познала она всю непредсказумость поворотов фортуны, мимолетность мечтаний, недолговечность, призрачность радужного счастья. Но детство ее было безоблачно. Есть тому одно свидетельство.
В старой грамматической тетради по немецкому языку написано затейливым, но еще полудетским, неустоявшимся почерком графинюшки Натальи Борисовны Шереметьевой: «Я хочу, чтоб все люди были счастливы так, как я!»
Счастье то длилось до четырнадцати лет, до поры, пока жива была матушка, а Натальюшку стали считать завидною невестою. В те времена брачный возраст на Руси наступал рано.
Заглядывались на изящный стан юной графини, румяные щеки, огромные глаза, брови соболиными дугами, как пришла на то пора, многие из женихов, счастлива она была ими. Да только частенько не нравилась сим знатным «галантам» серьезность ее, да еще пуще - большая охота графини Натальи Борисовны к чтению: не дело то вовсе для знатной боярышни: в светелке до самой первой звезды листы пыльные, пергаментные, переворачивать тонкими перстами, да в окно засматриваться на небо вечернее.
Впрочем, как знать, может, и хозяйка с графинюшки была бы неплохая, сказывали, что бабушка ее, по матери, Мария Ивановна Салтыкова, строга больно, и в домоводстве никто сравниться с нею не может, равно как и в искусном деле золототканные вОздухи (тяжелые алтарные покрывала) для церкви вышивать, но кто знает, научила ли она любимую свою баловницу тому же, что знала сама от аз до ять?
А вдруг жалела строгая бабушка ее слабые пальцы, да легкие ножки, баюкала донельзя сказками да баснями – придумками, нежила на высоких перинах – подушках, оттого – то, может, и выросла Натальюшка – графинюшка серьезной, «книжной молчальницей» с дерзким взглядом, как сверкнет - полыхнет из - под ресниц, так пустую то болтовню, что на языке виснет шелухою, враз и позабудешь!
Поговаривали еще, что видели молодую графиню часто на вечерних зорях в санях, одну, стояла она на берегу реки, смотрела на воду, будто дула, да на месяц, еще бледный в свете первых звезд. А потом и в лавке травника старого видали не раз красавицу - барышню: перебирала она легкими перстами травы пахучие, столетние, да шептала что то над ними: не то молитву, не то ворожбу какую – ей то нетрудно, небось, с детства, кроме нянюшек, мадама заграничная, шведка Мария Штрауден, воспитывала, иноземности – премудрости научила! Несколько наречий иноземных знала упрямая графинюшка, среди них и греческий - мудрецу придворному впору али – клиросному певчему!
Оно конечно, любопытно, все это: и травы и премудрости, да только более привычны были сынам дворянским невесты поспокойнее, попроще, что ли, а вольность эта Натальина и во взорах, и в словах, и в походке, и в жестах сторонила иных кавалеров, взирали они на нее с опаскою, да с усмешкою, хоть и нравилось им иной раз с молодою графинею на натертом воском полу фигуры модных англезов - контрдансов (* придворные танцы – введенные на Руси Петром Великим - автор) выписывать, да на искусный фонтанаж* (высокая дамская прическа, в которой волосы бывали убраны драгоценностями и кружевными лентами. Часто создавались прически в виде башен и кораблей - автор.) ее заглядываться.
Как то забывали за россказнями праздными и рассуждениями о странностях молодой Шереметьевой, что осталась то ведь она сиротою - внезапно, посреди «золотого детства», и «сразу всех компаний лишилась» – горечь – кручина так опалила девушку, почти отроковицу, что она, не осушая глаз ни днем, ни ночью от слез, с трудом спаслась от безумия!
«Нашло на меня высокоумие, - рассказывала она в «Своеручных записках» уже зрелою матроною, – вздумала себя сохранить от излишнего гулянья, чтоб мне чего не понести, какого поносного (т.е. - худого, недоброго – автор.) слова – тогда очень наблюдали честь.. Я молодость свою пленила разумом, удерживала на время свои желания в рассуждении о том, что еще будет время к моему удовольствию, заранее приучала себя к скуке. И так я жила после смерти матери своей, графини Анны Петровны, (летом 1728 года – автор.) два года. Дни мои проходили без утешки.»
Как всякая чувствительная барышня она мечтала, конечно, о сказочном принце, но часто в тех мечтаниях себя одергивала, смеялась над собою, и деятельно принималась составлять правила собственного жития, которым намеревалась следовать. Одним из правил этих было верность чувству, обетам, Долгу. Как и у всех Шереметьевых.
« Я не имела такой привычки, чтоб сегодня любить одного, а завтра - другого, в нонешний век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна!» – с гордостью писала Наталья Борисовна, княгиня Долгорукая, инокиня Нектария, на склоне лет своих, в начале века XIX, а потомки ее гадали после – от нее ли пошло – повелось, что любовь для Шереметьевых, как ожог, как свет небесной звезды: однажды и навсегда, и мало в той любви медвянного вкуса и дурмана черемухового, все больше – полынной горечи?
Но впрочем, тогда, на заре любви своей, осветившей всю ее многоскорбную жизнь, мало думала о горечи юная графинюшка Наталья Борисовна, глядя в ясные глаза жениха, князя Ивана Алексеевича Долгорукого – фаворита молодого императора Петра Второго, внука царя – реформатора. Все больше мечталось - грезилось ей о том, как бы несговорчивого брата своего, гордого и упрямого графа Петрушеньку – Петра Борисовича Шереметьева, старшего в дому и роду после смерти родителей, могла она умилостивить и склонить к согласию на сговор, да и на свадьбу.
Впрочем, тот противиться желанию сестры не стал, только брови свел хмуро: «Коли люб тебе, что ж! Да только смотри - недолга «медвяная» жизнь царского фаворита, знаешь, ведь поговорку придворную: «Кто около трона, тот около смерти ходит».
Впрочем, если б заглянул сам Петр Борисович глубже в свое сердце, то уж тогда, пожалуй, не смог бы утаить от себя, что льстило его молодому самолюбию положение при дворе будущего зятя: поговаривали, что сестра князя Ивана Алексеевича, княжна Екатерина, после падения всевластного Меньшикова, очаровала совсем молодого государя Петра Алексеевича, и того и гляди, станет другою государыней Екатериной Алексеевной, в силу войдет, вот только сравняется ли с почившей в бозе супругою Великого Государя: не столь бровями черна, горда несоразмерно, губами тонка, да на лесть падка, что для царской особы не пристало, лесть портит не хуже гордыни да вольности, точит сердце, будто червь яблоко! Впрочем, не шереметьевское то дело, царские симпатии разбирать и царскую кровь судить!
Тайными шепотками сказывали еще, будто ждет княжна Екатерина Алексеевна наследника Государева, что было бы только к укреплению власти Долгоруких, но шепотки те опавшею листвою ложились на землю, затихали, едва шурша, да и не всему поверишь!
Как не поверишь и байкам – россказням о шальной жизни самого князя Ивана Алексеевича: то он амуры разводит с замужними дамами, едва ли не в присутствии их мужей, то на охоте палит без разбору по воронам и по зайцам, все ему одно, лишь бы руку набить, хохочет да зубы скалит! Сказывают про него и то, что у князя Черкасского отобрал лучшую певунью из хора, да так и не вернул назад.
Правда, Натальюшка что то лепетала в оправданье своему «коханному», будто бы отпустил он на волю певунью ту крепостную, выкупил.. Что ж, то поступок достойный, к чести князевой, да только все едино, не нравился Шереметьеву Долгорукий: фатоватый, с похвальбою, и неустойчивый какой – то, словно тальник – в разные стороны гнется, куда царственная длань укажет, своею думою не живет! Такой ли Наталье надобен? Ну, да что ж, сердцу не прикажешь…
Любовался Петр Борисович невольно сестрицей Натальюшкой, похожа была она на птицу, ходит, будто летает, раскрывши крылья - руки, лицо - словно яблоко румяное, брови - вразлет, глаза лучистые - сияют, только иногда промелькнет в них тень тревожности, полыхнет отсвет сомнения – все больше когда шепотки тайные о женихе до нее доходили.
Верила ли она им, не верила ли, знать про то он не мог, только однажды обронила недомолвкою, что любовь ей представляется музыкой, что лечит душу человека, исправляет ее.
А Долгорукий? Что ж.. Умен, представителен, богат, умеет и желает нравиться, и на сестру глядит как – чуть не с восторгом, с какою то виноватинкою, что ли? Кто знает, может, тем то и пленил ее, голубушку разумную, женское сердце – горячо да жалостливо.
Каковы бы не были мысли Петра Борисовича - держал он их при себе, сватовство Долгорукого встретил со сдержанным достоинством, сказав, что он не преграда сердцу сестры и счастью ее. Стали готовиться к пышному сговору, на котором обещался присутствовать сам император Петр Второй со своею нареченною невестою, княжною Екатериною, старшей сестрою князя Ивана.
Так и случилось.
Была на сговоре Натальи Борисовны с Иваном Долгоруким вся знать придворная, не исключая и Елисавету Петровну, дочь государя Петра Великого, и герцогиню Анну Леопольдовну.
Даров на том сговоре несчитано было - шкатулки, отделанные жемчугом да сапфирами, приборы столовые серебра и золота, чаши резные, ткани парчовые. Сам государь Император с ласковою любезностью поднес будущей княгине Долгорукой табакерку золотую с резьбой искусною по стенкам, крохотную, такую, что в кулачке ее уместилась. Сжала она тот кулачок с неловкостью, и почувствовала, как впилось ей в ладонь масивное кольцо - жемчуговое с гранатами, только что подаренное Иваном, в знак состоявшийся помолвки их.
На тихий вопрос Государя Петра Алексеевича: «Любишь ли, графинюшка, моего Ивана?» - заалела щеками Наталья, и вместо ответа поднесла к губам руку, на которой сверкало россыпью ярких огоньков новое кольцо. Такой ответ понравился государю, отпустил он Наталью с поклоном, пригласив на первую фигуру плавного контрданса. Смущенно кивнула юная невеста, опадая пышным цветком в поклоне плавном, и вызвала сим согласием гневный сполох в горделивых очах княжны Екатерины. Та не привыкла ни в чем уступать своего первого места при особе Государя, но смирилась под его холодным, приказным взглядом – одарила Наталью мимолетной улыбкой, скользнув безразличием по ее лицу.
А потом и сама поплыла за ними следом в замысловатой фигуре неспешного танца - об руку с графом Петром Борисовичем, хозяином особняка на Воздвиженке, где шумел пышный «сговоренный» пир. На самое Рождество, когда Москва снегами припорошена, и воздух студит и холодит не только щеки, но и разум разгоряченный мечтанием, да фантазиями!
Как в тумане зыбился тот вечер перед Натальей. Стол ломился от яств, повар Шереметьевых «наколдовал» над блюдами вволю, от сердца, да и люди дворовые расстарались для молодой своей «боярышни» – доставили к столам из имений шереметьевских, и рыбу, и меды липовые, и птицу, и вишенье в патоке – несмотря на декабрь месяц, хорошо сохранилась в погребах холодных темно – бордовая ягода, но юная графиня, «без пяти минут княгинюшка», плохо помнила, что ела и какое вино пригубливала - все плыло перед глазами, только ощущала горячую руку Ивана в своей маленькой ладони, да иногда слышала его горячее дыхание у своего плеча.
Торопился князь и с помолвкою и со свадьбою, будто сердце что чуяло!
Решили свадьбу играть в один день с Государевой, после праздника Крещения,
19 января, благо, графинюшке 17 января исполнялось ровнехонько шестнадцать лет.
Порешить то порешили, только Судьба ли, Бог ли, звезды ли - все по иному расположили, по слезному, по горестному..
19 января, на празднике Водосвятия, простудился молодой Государь император Петр Алексеевич, и сгорел в две с лишком недели от лихорадки, оспою осложненной, – напал тогда враз на Москву – матушку невиданный и жестокий черный мор!
Лицо и тело Петра покрыто было сплошными черными пятнами, язвами, страшно было и взглянуть на него, придворные в страхе покинули Коломенский дворец, ухаживать за императором никто не решался, даже невеста, невенчанная жена, Катеринушка, и та Государя покинула. Впрочем, носила она дитя под сердцем, ее ли судить? Остался при нем лишь Иван Долгорукий. Наталья Борисовна молилась за него день и ночь иконе Казанской Божией матери и Владимирской, и всем Святым, и Троице Единоначальной.
Молилась она и за Императора, но, видно, за Любимого молитва была чуть горячее.
Не сумел князь Иван Алексеевич выходить своего Государя, впал тот в беспамятство и лекари не видели улучшения, надежды не оставляли!
Волновались и заморские гости, уже прибывавшие на свадьбу высокую, волновались и Долгорукие: умрет Петр, и силе их при Дворе – конец настанет! Особенно печаловался без двух минут государев тесть, отец Катерины и Ивана, князь Алексей Григорьевич, человек горделивый и тщеславнейший!
Неизвестно теперь, какими уж просьбами и словами уговорил он сына составить подложную духовную, в которой будто бы император Петр Второй завещал власть и трон невесте своей, княжне Долгорукой Екатерине Алексеевне, с титулованием ее «Государыня – невеста», и подписать ту духовную под руку Государеву, благо почерки у обоих были схожи необычайно, и многажды до этого делал так князь Иван, подписывая бумаги государственные с согласия любимого друга – Императора.
Иван Алексеевич, отуманенный горестью от близкой потери царственного друга, должно быть, и не до конца понял слова отца и шепотки братьев, написал два листа, один из которых все пытался вложить в слабеющие персты Императора, чтоб подписала требуемое рука Государева. Перо выпало из рук умирающего, прочертив на бумаге прямую линию.
Князь Иван, как в беспамятстве, начертал на одном из листов “Петр II”, чуть дрогнув завитушкою в конце, и отдал бумаги отцу, с просьбою сжечь, ибо - грешен обман, и пусть все будет по воле Божией, ибо члены совета Государственного и так знают, что Катерина - невеста Государева. Тот цыкнул: «Много ты понимаешь!»
Верховники, чуял нутром Алексей Григорьевич, свое замышляли, хотели ограничить цареву власть и для того то, должно быть, князь Голицин и задумал, коли смерть настигнет Императора в одночасье, – не допускать до власти Долгоруких, а лететь в Митаву, к герцогине Курдляндской, Анне Иоанновне, племяннице Петра Великого, прося ее занять трон и подписать кондиции, власть ограничивающие. Хитер Голицин, умен и дядя Василий Лукич, да они, младшие Долгорукие – умнее, хитрее… Тут то и просчитался Алексей Григорьевич! Подложную духовную выдать за явную членам Совета князю Алексею Долгорукому не удалось, полыхнула она пламенем в печи изразцовой, а вельможи российские составили текст кондиций и поехали – помчали спешно в Митаву, к герцогине Анне Иоанновне.
Кондиции те гласили:
1. Управлять государством только с согласия Верховного тайного совета.
2. Объявлять войну, заключать мир, налагать подати и назначать к важным государственным должностям, не иначе, как с согласия Верховного совета.
3. Не казнить дворян, не изобличив их в преступлении по суду, не конфисковать их имущества.
4. Не раздавать казенных имений частным лицам.
5. Не вступать в супружество и не назначать себе преемника без согласия Совета.
Всем хороши были те кондиции, но среди дворянства, и особливо – польской шляхты - слышались шепотки, недовольства, недомолвки: гордые поляки не хотели ни кондиций, ни совета, ни чьей либо еще верховной власти, а Трубецкие, Толстые Барятинские, Черкасские – те не желали «гнуть шею» перед Долгорукими, считая себя ничем не хуже.
Россия стояла тогдав двух шагах от ограничения самодержавной власти и от дворянского мятежа!
Чтобы как то ослабить кажущиеся «влияние» Долгоруких, князь Алексей Черкасский, возглавлявший «придворную опозицию» подал прошение Тайному совету об учинении следствия над Иваном Долгоруким.
Последнего обвинил он в краже ценных вещей из кабинета покойного Императора: кинжала, ларца.. Кражи, конечно, не было. Император сам подарил Ивану Алексеевичу и позолоченный кинжал и ларец. За верную службу. Но князь Долгорукий обыску в имении противиться и доказывать правоту и честность свою - не стал, и вещи увезли во дворец. На чистое имя князя немедля упала густая тень.
Но до времени оставили его в покое, не до него стало: тело императора покойного не было еще предано земле, да слышно, подъезжала к Москве Анна Ионновна. Как то поведет себя новая немка – государыня? Подпишет ли кондиции? Согласится ли на властное ограничение? Не смешает ли всех в кучу одну, не сдернет ли завитые парики с лысых и поседевших голов..
Новоявленная государыня Анна Ионновна кондиции подписала. Вскоре после пышных похорон Петра Второго в Архангельском соборе.
На полчаса. Через полчаса, на приеме в Коломенском дворце, когда князь Василий Лукич Долгорукий и князь Дмитрий Михайлович Голицын - авторы соглашения, готовились было праздновать победу Верховного Совета, Анна вышла в другую залу и вернулась уже не одна, а об руку с секретарем своим, графом Татищевым, который громким голосом, зачитал челобитную поданую Государыне «от именитейших лиц дворянских», в которой те, «утверждая величие и незыблимость монархии», просили «слезно Государыню разорвать мерзкие кондиции и править единовластно.»
В челобитной стояли витеватые подписи Черкасского, Головкина, Толстого, Кантемира и многих, многих еще..
Анна, в полнейшей, ошеломленной немоте присутствующих, объявила со смиренной и сладчайшей улыбкою, что «не может более перечить желанию дворянства российского, а посему - распускает Верховный совет, и править будет – единодержавно!»
Вот так вот, вмиг, два шага от республики закончились для России пропастью десятилетия бироновщины. Как с горечью вспоминал о том миге перед смертью князь Дмитрий Михайлович Голицин: «Пир был готов, но званные не захотели прийти. Много было их, званных, но мало – избранных!»
Впрочем, пир тот, неудавшейся «вольности дворянской» уже мало касался князя Ивана Алексеевича. Удрученный ранней смертью друга – Государя своего, предавался он зело горестным, опустошающим размышленьям в имении подмосковном – Горенки, и новости из столицы докатывались до него, словно волны, глухо рокоча.
Вернул он слово и нареченной невесте свой, «цветику лазоревому (*подлинные слова И. А. Долгорукого в одной из записок Наталье Борисовне – автор.) Наташеньке», ибо считал, что нет права и силы, ему опальному, в немилости, тянуть юницу хрупкую под венец. Но Натальюшка о разлуке и слышать не хотела, твердо стояла на своем: не по – шереметьевски это, не по – родовому: от слова, раз данного, отсутупать, и
человека в беде бросить, тем паче – любимого человека!
Семнадцатого апреля 1730 года обвенчался князь Иван Алексеевич со своею любезною графинюшкою в церкви, в Горенках, в присутствии двух старушек – дальней родни с ее стороны,- и стала она княгинею Долгорукою. Ни брат невесты, знатный граф Петр Борисович, ни сестра Вера, ни младший братец Сережа, без памяти любивший ее когда то, – никто не почтил присутствием своим ни церковь, ни скромный свадебный ужин в доме! Глубокие глаза Натальи потемнели, наполнились тоскою, залегла скорбная складка у юных губ, и не могло ничто разгладить ее ни улыбки, ни поцелуи, ни хмельно - радостные ласки молодого супруга, смотрящего на жену не то с восторгом, не то с виноватинкой..
А через три дня после свадьбы, едва собрались молодые с первым визитом к родным мужа – дяде Сергею Григорьевичу, да жене его, как прискакал посыльный с бумагою именной под сургучовыми печатями, где было предписание строжайшее за подписью императрицы Анны «отправиться князьям Долгоруким всем семейством, включая « вдову – невесту» и молодых, в трехдневный срок в дальнюю свою вотчину северную - деревню Селище».
Вытье великое поднялось в доме, свекровь, княгиня Прасковья Юрьевна, так и повалилась кулем под ноги Наталье, та едва успела подхватить ее, ослабевшую, грузную, да на лавку усадить.
Катерина Алексеевна, старшая золовушка, едва оправившаяся от болезни недавней – родила прежде времени мертвого ребенка - горестного «наследника Государева», хлопнула рукою по столу, сдвинула брови, и вдруг, захлебнувшись слезами, покачнувшись, сдавленно крикнула: «Управы нет на них! И чем провинились мы? Видно, узнали ищейки Остермановы, что порожняя я стала, нет во мне царской крови, так теперь горло перегрызут!» – и уронила бессильно красивую чернокудрую голову на резную столешницу..
Наталья кинулась было и к ней - утешить, но наткнулась на жесткий взгляд свекра:
« Некогда, молодушка, слезы утирать, беги, вещи собирай, сказано ведь: в три дня выехать!»
И поднялся в доме Долгоруких шум да беготня со слезами вперемешку: запрягали лошадей, перетряхивали сундуки, укладывали мешки дорожные, зашивали - прятали драгоценности, выносили из дому иконы. Наталья все дивовалась про себя: зачем теплые вещи – то берут: неужто до зимы там пробудут, зачем драгоценности прячут, неужто открыто везти нельзя – не ворованное ведь? Но спросить не смела, да и сторонились ее, не разговаривали с нею в доме, смотрели, как на дитя неразумное, да на помеху.
Так, не спрося никого и - ни о чем, взяла с собою княгиня - молодушка только белье – платье носильное, пару икон, памятью драгоценных, книгу любимую: «Четьи – Минеи», да вышивание с пяльцами, да табакерку золоченую: подарок государев на сговоре.
В неделю, кой как, по апрельской распутице доехали до Селища, останавливаясь на ночевку в грязных избах да трактирах, и торопясь, торопясь, словно навлечь боясь на головы свои еще толику грозного императорского гнева!
Ехали, ошеломленные свершившимся, тихо утешая друг друга, да перебирая в памяти все, что предшествовало сей горестной неожиданности в их Судьбах, навеки связанных вместе.
Иван Алексеевич все сокрушался, что не уберег Государя, выходить не смог любимого Друга, и по злой воле рока все колесо истории российской вспять повернулось!
Да и то правда, нечего было за власть драться, в драке то той, властолюбии, себя позабыли, честь свою, на обман пошли, вот за то все – расплата!
Натальюшка утешала мужа, как умела и могла, говоря, что на все свершившееся – одна Воля Божия, и грех против нее идти и сомневаться в Провидении, которое их не оставит.
Благо, не на смерть же они едут, в свою деревню господскую, хоть и северную, да садами и рощами, лесами да пахотой, где охота вольная, дом поместительный, церковь, люди преданные, чего кручиниться? Сейчас, небось, в тех краях сирень да черемуха цветет, не хуже шереметьевского Кускова! Поживем - осмотримся, притихнем, а там глядишь и простит государыня, сменит опальность - благостью!
Князь улыбался ласково, глядя на жену, слушая ее лепет, качал головой в сомнении, но светлел лицом, менее хмурился.
Только доехали до вотчины желанной, отмыли в бане жаркой грязь недельную с дороги, да сели за стол – почаевничать, как опять пыль столбом, верховые скачут, конвойные: в минуту - полная усадьба солдат и строжайшее предписанье немедля, под строгим дозором, выехать на вечное поселение в город Березов, место ссылки опального князя Меньшикова. Город сей, вернее, городишко в такой тьмутаракани, что едва ли до него живым доберешься, да и сейчас возможно ли то: в несколько часов в дальний путь собраться?! Молодые – ладно, на ноги быстры, на сборы – скоры, а княгиня Прасковья Юрьевна, а князь Алексей Григорьевич – больные, да с недельного пути ослабевшие, а Катеринушка, коей все неможется?! Ужаснулась княгиня Наталья, повисла на руке мужа, слезно моля караульных дать им хоть сутки на сборы, хоть вечер, да – тщетно, у тех на все мольбы одни словеса: «нам велено и не хочем мы допустить оплошки».
Как собирались в том сумасшедшем угаре беготни - хлопотни, не могла вспомнить княгиня Наталья Борисовна позднее, сколь не силилась! В ушах ее стоял женский плач и крик дворовых, ржание коней, звон шпор, хлопанье дверьми и крышками сундуков, а в глазах - пылающее гневом лицо Катерины – золовушки, когда какой -то солдат пытался толкнуть ее в плечо, да окрик звонкий: «Куда прешь на Государеву невесту, орясина?!»
Очнулась – одумалась под вечер уже, в карете, укутанная в душегрею руками мужа и верной Марии Штрауден, что сопровождала ее вместе с Дуняшею – горничной - по личной охоте обеих – от самых Горенок подмосковных..
Двадцать четыре стражника, что сопровождали их неотступно в пути, поведали князьям - арестантам неслыханное: городишко Березов отстоит от столицы на четыре тысячи верст, там будут опальную фамилию содержать под жестоким караулом, никуда кроме церкви ходить дозволено не будет, и писать - никому нельзя!
«Подумайте, каковы мне были эти вести?!» – горестно восклицала в своих записках княгиня – инокиня позднее, - «первое – лишилась дому своего, и всех родных своих оставила, я же не буду и слышать об них; как они будут жить без меня, брат менший мне был, который очень меня любил, сестры маленькие остались. О Боже мой, какая это тоска пришла! Кто мне поможет в напастях моих, когда они не будут и знать обо мне, где я и какова я.. Хотя я какую нужду ни буду терпеть, руку помощи никто мне не подаст: а может, им там скажут, что я уже умерла, меня и на свете нет..»
Но она была и жила. Вопреки всему. Наперекор. Единственной поддержкой в горести была ей любовь мужа, но и он иногда сердился, срывался беспричинно, в ворчании, видя ее отуманенные слезами глаза. Постепенно мудрела княгиня Натальюшка сердцем, смиряла боль свою. Нелегко ей то давалось, ох нелегко! Вот как проникновенно пишет она в своих записках:
« Истинная его ко мне любовь принудила дух свой стеснить и утаивать эту тоску, и перестать плакать: я должна была его еще подкреплять, чтоб он себя не сокрушал, он всего свету дороже был.
Вот любовь до чего довела! Все оставила: и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним, и скитаюсь. Этому причина – все непорочная любовь, которой не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он один в сердце моем был. Мне казалось, что он для меня родился и я для него, и нам друг без друга жить нельзя. И по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога, что он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнию своею заплатить, целый век странствовать и великие беды сносить, могу сказать – беспримерные беды!»
В довершение ко всем горестям тяжелого пути - то плыли по воде на стругах, то ехали по узким каменистым тропам на лошадях – трясло нещадно, казалось, душа вынимается, – узнала еще молодая княгинюшка, что тяжелехонька, но не обрадовалась тому, а опечалилась люто: выживет ли дитя от такой дороги да тряски, от холоду, да мокроты болотной? Утешить ее, успокоить, ободрить, смог только муж, да верная мадам Штрауден, кутавшая ее в свои шали и одеяла и беспокоившаяся каждую минуту о возможности помочь ей и поддержать ее смятенный дух веселыми наставлениями, бодрыми разговорами и шуткою. Но в Тобольске пришлось Наталье Борисовне рассстаться и с « верною мадам» и с девушкою Дуняшею - предписание не позволяло иностранной гражданке следовать за ссыльной, а самой ссыльной – иметь прислугу!
Огорошили Наталью Борисовну тою вестью охранники – стражники, залило горькими, немыми слезами ее глаза, но кричать в голос она не могла: сидела у постели смертельно больной свекрови, княгини Прасковьи Юрьевны.
При прощании с любимою воспитанницей, узнав, что у той при себе «ни полушки» денег, мадам Мария Штрауден отдала ей почти все свои сбережения и законопатила собственноручно своими одеялами и шалями для нее каюту – чулан, в котором предстояло плыть ссыльным супругам до места назначения. Наталья Борисовна до смерти помнившая силу преданности своей сдержанной наставницы вспоминала: « Вошла я в свой кают, увидела как он прибран.. Пришло мне время ее благодарить за ее ко мне любовь и воспитание; тут же и прощаться, что я ее здесь уже в последний раз вижу; ухватили мы друг друга за шеи, и так руки мои замерли, что не помню я как нас и растащили!»
Но на этом горести не кончились. От Тобольска до Березова ехали – плыли с такою опастностью, что едва остаались живы, раз попали в бурю и шторм, вдругорядь их едва не унесло бурным потоком грязной воды, не то сель, не то оползень, видели на небе сияние двух лун - (б. м. – кометы? – автор), слышали великие грозы и молнии, страдали не раз от оскорблений и поношений солдат караульных. Встретил же их городишко Березов, окутанный сырым туманом – неприветливо, хмуро: остовом Воскресенского монастыря – больше похожего на сарай -, в комнатах кельях которого им и предстояло жить. А княгине Натальюшке, да князю Ивану Алексеевичу в кельях тех места не хватило, выделили им сарайчик неподалеку и принялся молодой Долгорукий вместе с солдатами караульными и комендантом крепости, которому арестанты знатные приглянулись, строить свой первый дом на земле сибирской! Красоты здешней природы только и примиряли опаленные скорьбью сердца Долгоруких с монотонной маетностью тяжелой здешней жизни.
Княгиня Натальюшка вскорости сердечно передружилась с охраною и со всею семьею коменданта, с дочерью опального Меньшикова Александрою, а сын Меньшикова, вернувшись из столицы зачем то в березов подарил потом семье былого своего недруга – царского фаворита добротный дом, в котором жила в ссылке его собственная семья, до смерти светлейшего князя Александра Даниловича. Кто знает, что шевельнулось в гордом сердце старшего сына Светлейшего?
Может, сострадание, переплавленная в мудрость боль от неизбывных потерь, а может, - благодарная признательность за то, что украсил ссыльные земные дни его любимой сестры Марии своею горячею любовью к ней сродник князя Ивана Алексеевича, троюродный брат его, Федор Васильевич Долгорукий, сын дяди Василия Лукича?!
Обманом от родных приехал Федор Васильевич в ссылку за хрупкой красавицей Мариею Меньшиковой, чье сердце ради гордых огневых глаз Катеньки Долгорукой отверг решительно и разбил бессердечностью колкою когда то Петр Второй; женился на
« порушенной невесте царевой», стал отцом деток ее, и все бы ладно было, кабы не черный ор – оспа треклятая! Унесла она их всех, любящих и любимых, в могилу, а князь светлейший Александр Данилович горя того не вынес – сердце отказало! Так и умер в Березове.
У обоих молодых князей была до странности похожая судьба – и у бывшего царского фаворита, и у сына всесильного когда то при троне Светлейшего – оба они были братьями «порушенных царских невест», оба - всего лишились от царских же рук, только к одному - милость возвращалась, а от другого - отплывала все дальше, за дымчато – туманные берега моря – озера, на котором стоял острог - монастырь. Может, потому и одарил один, а другой – дар тот принял? Кто ведает, кто знает души людские до конца, кроме Бога?
Радовались одному молодые Долгорукие, что было у них пристанище, жилье, что не огрубели от горестей беспрестанных сердца их, что радовались взоры и листве зеленой и шуму крыльев птиц перелетных и синей глади озера – моря в безветренную погоду. Других поводов для радости было весьма мало: схоронили одного за другим родителей князя Ивана, не успевали гасить ссорами между братьями и сестрами его: те все вспыхивали друг на друга бранчливою злобою, делили имущество да остатки драгоценностей; выхаживали от жестоких простуд и слабостей сына своего Михайлушку – тот окреп лишь годам к пяти.. Топили печи по три раза на день, возились с нехитрым хозяйством: гусями да утицами, читали сохранившиеся книги.. Томительные зимние вечера проводили нередко и в семье коменданта крепости – острога, где женщины тихо вышивали покрова для церкви местной, а мужчины - играли в нарды, курили трубки. Вели нескончаемые, длинные разговоры о прежней блестящей жизни, о нравах придворных. Иной раз хмельная брага развязывала им языки и говорили они лишнее. Особенно горяч был во хмелю князь Иван Алексеевич.
Раз ляпнул он что то несуразное о Государыне Анне Иоанновне в присутствии новоприбывшего в острог поручика Овцына. Неведом был никому этот поручик, обаятельный, бесшабашный, бросающий горячие взгляды на княжну Екатерину Долгорукую, вдову – невесту. Та, в удивление всем, не отвергала его ухаживаний, позволяла целовать кончики пальцев, шепталась с ним о чем то в сенях, поддразнивала, кокетничала. Подарил ей Овцын и связку шкурок горнастаевых, якобы в надежде вымолить тайное свидание..
Это было опасно, да жалели Катеринушку все, за жизнь ее разбитую, не смели одергивать, боялись предостеречь! Да и уж больно обходителен был Овцын,
любил беседовать с опальными арестантами обо всем на свете, а те по простоте своей душевной, да с тоски по людям, и не заподозрили ничего дурного!
А жаль! Ох, как жаль! Из всего того неосторожного «острожного амура» вышла такая беда несусветная для Долгоруких, что только потом догадались они что просто попались на крюк хитрости Тайной Канцелярии в Петербурге, и что по прежнему вершатся там, в столице на Неве их грешные судьбы.
Поручик Овцын, подосланный нарочно в Березов служащими тайной канцелярии, искусно, аки лукавый, втравил вспыльчивого князя Ивана Алексеевича в драку, вынуждая вступиться за честь сестры Екатерины Алексеевны, к которой стал приставать тобольский подъячий Тишин, случившийся на то время в доме коменданта. Иван Алексеевич, в то время сильно подверженный упадку духа и слабый на хмель, под рался с ехидным подъячим столь яростно, что донесли немедля о том начальству, да еще присовокупили ко всему хмельные, неосторожные слова князя, что «Бирон, де, государыню Анну Иоанновну штанами крестил!»
Кара и жесточайшая, не замедлила последовать!
Ивана Алексеевича, как бунтаря и зачинщика главного, посадили на хлеб и воду, в темную яму в остроге. Еду ему спускали вниз по веревке, а Наталья Борисовна слезновымаливала у солдат разришения принять лишний кусочек, да позволить ей побыть с мужем наедине хоть полчаса. Разрешали, с острасткою, скрепя сердце.
Впал князь в отчаяние, видел сны дурные, спал худо, мучался болями во всем теле, ломота, хруст, должно быть, от недоедания, от сырости подземельной; и нелегко было Наталье Борисовне утешать его, ведь и сама хворала – вторая беременность ее протекала больно уж тяжело. Но каким то чудом силы в себе находила, хотя ночами глаза буквально слепли от слез, душа разрывалась от надсады, от дум горестных. Что ждало их, горемычных, впереди? Наталья Борисовна не ведала. Ванюша ее сидел аки зверь затравленный, в яме, братьев его, Александра и Николая, наказали батогами, те ходили, словно проглотив языки, сверкая злыми очами, добрейшего к ним коменданта крепости разжаловали в солдаты! Ждать ли милости Божией или покориться? Не ведала княгиня, только сжимала горестно губы, ни в чем ни разу мужа не упрекнув, не отругав.. Писала о нем на склоне лет:
« Он рожден был в натуре ко всякой добродетели склонной, хотя в рокоши и жил, яко человек, только никому он зла не сделал и никого ничем не обидел, разве что нечаянно… Я все в нем имела: и милостивого мужа и отца, и учителя и старателя о спасении моем. Я сама себя тем утешаю, что вспоминаю благородные поступки его, и счастливою себя считаю, что по доброй воли свою жизнь ради него потеряла. Тогда, кажется, и солнце не светило, когда его рядом не было.»
Солнце не светило и в тот день когда свершилось самое страшное в жизни Натальи Борисовны – через четыре с лишком месяца «звериного сидения» увезли ее мужа глухою северною ночью, вместе с братьями и сестрами его, по воде на стругах, в сторону Тобольска, под строгим дозором.
Сгоняли на баржи прикладами и штыками. Куда - никто не знал, даже священник местный отец Матвей.
Тюрьма осталась брошеною, раскрытой, и комендант, дабы не обвинили его в попустительстве «жене арестантской» посадил в сырую острожную яму саму княгиню: больную, разбитую, с новорожденным младенцем на руках. Старший сын ее, Мишенька, бегал почтибез призору под окнами тюрьмы, целыми днями пытаясь в окошечко увидеть матушку с братцем или гоняя палочкой стайку домашних гусей, что одни оставались его преданными товарищами, оберегая мальчика от собак, а то и от недоброго человека, махая крыльями и неподступно шипя! Кормили мальчика и присматривали за домом Долгоруких местные бабы - солдатки, ругавшие коменданта «злыдарем и нехристем».
Они же носили еду и княгине.
Наталья Борисовна почти ослепла от слез, глядя в окно на сына, несколько раз пыталась было умолять коменданта выпустить ее, но тот все упрямился, и она бессильно смолкла в просьбах, совсем было отчаявшись в недоброй Судьбе своей! Близка стала к помешательству.
Вызволение пришло неожиданно. Занесло в их края неведомо каким чудом французского ученого - астронома Делиля, и безмерно удивился он, услышав на краю захолустья сибирского, перед острогом, французскую речь маленького мальчика лет семи: тот сидел на земле, и, раскинув руки, обнимал ими стайку гусей, что то лепеча на благозвучном, знакомом путнику наречии. Делиль немедля спросил у дитяти - кто он, потом задал еще вопрос, еше и еще, а потом – в ужасе замахал руками и стремглав понесся на крыльцо острога!
Через несколько минут дверь камеры – ямы отворилась, в нее заглянул заискивающе улыбаясь упрямый комендант, а следом за ним влетел рассерженный и потрясенный услышанным и увиденным профессор Сорбонны!
Увидев же на руках дамы – арестантки, учтиво приветствуюшей его поклоном и улыбкой, младенца в пеленах, француз от негодования потреял дар речи, а после, разразясь отборнейшей бранью, схватил за шиворот коменданта, отшвырнул его к двери и гневно приказал немедля освободить «несчастную мать», грозясь поведать о самоуправстве «ретивого Цербера» самой русской монархине Анне Иоановне! Комендант, заикаясь от испуга, рассыпался в галантно - пьяных извинениях перед растерянной княгинею и «важным гостем из столиц», и беспрекословно отворил двери.
Делиль под руку вывел из острога обессиленную княгиню, и целый месяц, пока был в Березове и проводил там свои астрономические опыты, не оставлял ее своим любезным вниманием, лечил отварами трав, составленных по каким то старинным латинским книгам врачевания, расспрашивал о судьбе Долгоруких, утешал рассказами о неведомой княгине Европе, и, кроме того, заставил Наталью Борисовну написать челобитную в Петербург, на имя Государыни, с просьбою освободить ее и детей и позволить им вернуться в Москву или Петербург.
Было в это в мае – июне 1740 года, а уже 17 июля того же года княгиня Наталья Борисовна Долгорукая уже покинула Березов, и ехала вместе с двумя малолетними детьми в Москву. По высочайшему повелению Императрицы Анны ссылка ее была окончена. Длилась она десять лет, но восемь из них княгиня была все ж - таки рядом с любимым мужем, а последние два года, с той страшной темной ночи - она ровно ничего не знала о судьбе его, и это то ее более всего мучило. Узнала Наталья Борисовна о супруге только лишь в столице, от родных и свойственников, но лучше было бы наверное, не знать ей того ужаса, что сокрушил немыслимо ее душу.
Восьмого ноября 1739 года князя Ивана Алексеевича Долгорукого, обвиненного в государственной измене и заговоре супротив Государыни Императрицы, казнили лютейшим способом – четвертованием!
А перед этим жестоко и долго пытали: подвешивали на дыбе, тянули жилы, били батогами, кнутом.
От всего пережитого помутился у князя разум, впал он в полубредовое состояние, и рассказывал даже то, о чем его и не спрашивали: о подложной духовной Петра Второго, бесследно сгоревшей в огне, о тайне любимой сестры Катеринушки,
«порушенной невесты», а более всего - о любви своей к жене, Наталье Борисовне, оставшейся в Сибири без вести о нем. Считал себя князь пред нею непомерно виновным, просил Бога защитить ее, и все бормотал Молитву хранительную, дух укрепляющую. В день ужасной казни своей на Скудельническом поле, в Москве, Иван Алексеевич вел себя мужественно, исповедавшись и причастившись, надел чистую рубаху.
Когда палач отсек ему правую руку – читал псалом, и продолжал чтение сие, пока не потерял сознание от немыслимой боли. Палач тогда уж начал рубить правую ногу.
Последними словами князя Долгорукого были: «Благодарю тебя, Господи, что сподобил мя познать милость Твою!».
Братья же Ивана Алексеевича, Николай и Александр, наказаны были битьем батогами, вырезанием языков, и сосланы в каторжные работы на рудники. Сестры - тоже жестоко биты кнутами и сосланы в дальние соловецкие монастыри. Вот так всесильный, лукавый Бирон, «змей – сатана с медоточивым голосом» исполнил свой коварный план – извести род Долгоруких под корень. Зависти тайной и оттого – особенно злобной и ядовитой - было полно его поганое сердце.
Зависти к чему то, что эфемерно, летуче, словно воздух, мираж, мечтанье: власть, влияние, гордыня родовая, тщеславие родом древним.
Но власти и влияния уже давно не было у Долгоруких, а гордыня и тщеславие превратились от уроков Судьбы жестокосердных - в гордость достойную.. А может статься, они – всегда ими и были?..
Кто знает, может лучше было бы не знать Наталье Борисовне, двадцативосьмилетней княгине – вдове, всех ужасающих подробностей казни любимого мужа! Заметили близкие, что непосильно тяжким грузом легло это знание на ее душу. Хотя красивое лицо ее редко выдавало смятение, глаза наполнились скорбью и тоской, и ничего не могло ее развеять – выветрить, тоску – скорбь эту!
Возвратилась она в Москву; с радостью и теплом приняли ее в семействе брата, графа Петра Борисовича: тот к сему часу остепенился окончательно, женясь на богатейшей невесте России, княжне Варваре Черкасской, росла и ширилась фамилия Шереметьевых. Наталья Борисовна стала крестною матерью младшей дочери Петра Борисовича, Анны.
По указу новой императрицы Елизаветы Петровны возвращены Долгорукие были из ссылок и монастырей, одарены имениями, а женщины -призваны ко Двору. Налаживалась жизнь.
Наталья Борисовна пыталась усердно хозяйствовать в имениях, менять обветшавшие мебели, разводить цветы, холить запущенный сад в черемуховых кустах.. Но холодно было душе ее, чувствовала она себя птицею с перебитыми крыльями и не раз горько признавалась подруге своей, княжне Александре Меньшиковой, что, кабы не дети, ушла бы она сей же час в монастырь!
Красота ее все еще цвела пышным цветом, привораживала многих, а затаенная печать страдания в огромных очах придавала всему ее облику еще больше таинственной прелести.
Во время короткого пребывания Натальи Борисовны в Петербурге подружилась она при Дворе с Великою княгиней Екатериной Алексеевной, будущей Императрицей, и та потом описывала в своих мемуарах, как смешно и немного наивно пытался ухаживать за «страдалицей - княгиней» очарованный ею, сам Великий князь Петр Петрович, а она «обращалась с ним мудро и ласково, будто с малым ребенком, а из глаз ее всегда струилась мягкая печаль». Великая княгиня обворожена была Натальею Борисовной магически, и признавалась ей искренне, что пример княгини Долгорукой не раз вдохновлял ее смятенную душу в печальные, трудные минуты, каких в жизни Екатерины Алексеевны было тоже – немало.
К Наталье Борисовне многажды и сватались, и обещались «составить счастие и ее и детей», но душа ее как то оставалась закрытой на замок. Чем объяснить это, и как, она не могла понять, но все чаще овладевала ею нездешняя тоска маетная, и видела она во сне мужа зовущего ее то в белый цветущий сад, то в открытую церковь без купола, где горела вместо свечей огромная, яркая звезда… Видела она мужа изможденным, рубище его в кровавых пятнах и металась оттого, что не могла поехать на могилу его, праху поклониться! По совету императрицы Елизаветы Петровны, очень благоволившей к княгине, начала Наталья Борисовна постройку церкви на Воздвиженке. Храм вышел славный, но и его открытые двери не успокоили, не утишили ее душевного пожара. Болела сердце и за младшего - Дмитрия – все чаще стал он хворать, скрутила его немочь черная, бился он в припадках падучих, и никакие наговоры и заговоры бабушек - травниц не помогали. Только руки материнские да молитва!
А однажды увидела Наталья Борисовна сон – явь, видение яркое: как наяву: будто сидит она на лавке, около монастыря, в одежде инокини, и лицо ее такое спокойное, умиротворенное, будто падает на него отсвет света нездешнего, звезды яркой небесной.
А под ногами - плита могильная.
Поняла Наталья Борисовна тогда по надписи, что сие пред нею – стены Киево Печерской, Фроловской Лавры, где похоронен был ее батюшка, фельдмаршал «гнезда Петрова», граф Борис Шереметьев..
Очнулась она от видения странного – сон не сон, явь не явь и поведала близким и родным, что хочет она укрыться в монастыре, утишить там скорбь свою неизбывную, быть поближе к душе любимого мужа, да, может статься, и сыну младшенькому отмолить у Матушки заступницы Божией исцеление от болезни страшной.
Старший сын ее, князь Михаил, к тому времени уже женатый, обремененый семьею и детьми, возражать матери не стал – духу не хватило, ибо относился к ней со столь высоким уважением, что, порой, ее саму отропь брала.
Брат Петр Борисович и невестка Варварушка отговаривать тоже не стали, хотя и поварчивали вначале.
Провела Наталья Борисовна в монастыре последние восемнадцать лет своей жизни.
Дали ей имя инокини Нектарии. Относились к ней ласково и уважительно, строгими монастырскими бдениями не тревожили, жила она свободно, мог навещать ее в любое время всяк, кто хотел, но сама она была усердной молитвенницей, трудилась не покладая рук, вышивала для монастыря и монастырских церквей бисером и жемчугом, ухаживала за могилами брошенными, привечала странников и больных в монастырском приюте. Написала она в келье своей книгу « Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой» и подарила внуку Ивану. Подарила она ему и кольцо жемчужное с гранатами, то самое, которое поднес ей на обручение князь ее любимый, Иван Алексеевич.
Сберегла она кольцо это, несмотря на все невзгоды и горести жизни своей, и завещала Ванюше – младшему, как память о себе.. Памяти о себе ей нечего было стыдиться: освещена была Память сия высоким и чистым светом любви. Любви, в которой много было живого и теплого, прощения и жалости, слез и скорби, заблуждений и понимания, но было и много такого, что считала Наталья Борисовна истинным Даром Божиим, освятившим всю ее «многоскорбную жизнь».
Княгиня Наталья Борисовна Шереметьева – Долгорукая скончалась в 1771 году, лишь на два года пережив своего младшего сына, Дмитрия. Материнская молитва не спасла болезненного князя. Припадки падучей завершились сумасшествием. Он скончался в полном затмении разума, а материнское сердце, надорванное горестями жизни, сокрушилось этим окончательно. У Натальи Борисовны от печали и тоски началась скоротечная чахотка. Точная дата ее смерти не известна. На память о ней нам осталась лишь прекрасная и искренняя книга о ее любви, страданиях, мужестве, о блистательной неровности ее Судьбы, которую она выбрала сама.

«Я готова была с ним хотя все земные пропасти пройти»
Дочь фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметьева, сподвижника Петра I, в пять лет потеряла отца, а в четырнадцать - мать. Детство Наталья Борисовна провела в доме Шереметьевых на Фонтанке. Позже она писала: «… Молодость несколько помогала терпеть в ожидании в предбудущем счастия; думала еще: будет и мое время, повеселюсь на свете; а того не знала… что надежда на будущее обманчива бывает…»
Юную красавицу окружили женихи, среди которых выделялся двадцатилетний князь Иван Алексеевич Долгорукий, любимец императора Петра I. В пятнадцать лет она стала невестой князя Долгорукого. На торжественном обручении присутствовал весь царский двор. Царили радость и веселье, молодых осыпали подарками. «Казалось мне тогда по моему молодоумию, что это все прочно и на целый мой век будет, а того не знала, что в здешнем свете ничего нет прочного, а все на час», - вспоминая те времена, писала Наталья Борисовна.
Смерть государя Петра II, обрученного с сестрою жениха Натальи Борисовны, все изменила в одночасье. «Как скоро эта ведомость дошла до ушей моих, что уже тогда было со мною - не помню. А как опомнилась, только и твердила: ах пропала, пропала! Я довольно знала обыкновение своего государства, что все фавориты после своих государей пропадают, что же было и мне ожидать…» Родные просили Наталью, чтобы она отказала жениху. Императрица Анна Ивановна предлагала ей выгодное замужество. Но юная красавица оставалась непоколебимой, утверждая, что станет женою любимого человека, а не женою денег, богатства и чинов. «Войдите в рассуждение, какое мне это утешение и честная ли это совесть, когда он был велик, так я с радостью за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему… Я такому бессовестному совету согласиться не могла, а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе… Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого… я в любви верна: во всех злополучениях я была своему мужу верный товарищ… Плакали оба и присягали друг другу, что нас ничего не разлучит, кроме смерти. Я готова была с ним хотя все земные пропасти пройти». И еще: «Правда, что я не так много дурного думала, как со мной сделалось… Мне тогда казалось, что не можно без суда человека обвинить и подвергнуть гневу или отнять честь, или имение…»
Они обвенчались в церкви подмосковного имения князей Долгоруких с оказавшемся символическим названием Горенки. Никто из Шереметьевых на свадьбе не присутствовал. Всего через три дня после свадьбы вышел указ о ссылке в пензенскую деревню. «Обоим нам и с мужем было 37 лет… Я думала… что очень скоро нас воротют». Родные не приехали проститься. «Итак, мы, собравшись, поехали. С нами собственных людей было десять человек да лошадей его любимых верховый пять… едем в незнакомое место, и путь в самый разлив, в апреле месяце… со мной поехала моя мадам, которая за маленькой за мной ходила, иноземка, да девка, которая при мне жила».
В первом же провинциальном городке, который они проезжали, из нагнал гвардии капитан с новым указом: отобрать верховый лошадей: «в столице, знать, стыдились так безвинно ограбить, так на дорогу выслали». Через три недели пути, полные приключений, когда пришлось и в поле ночевать в палатках, и застревать в болоте, и вовсе не спать, наслушавшись слухов о бесстыдстве местных разбойников, их нагнал новый указ: отправляться в Сибирь в Березов. «Великий плач сделался в доме нашем; можно ли ту беду описать? Я не могу ни у кого допроситься, что будет с нами, не разлучат ли нас… Велели наши командиры кареты закладывать; видно, что хотят нас везти, да не знаю, куда. Я так ослабла от страху, что на ногах не могу стоять». Все семью посадили в кареты, Наталью Борисовну - вместе с мужем. Со слов мужа она узнала, что велено «под жестоким караулом везти их в дальние города, а куда, не велено сказывать». Однако ее свекру удалось выведать у офицера, что повезут их за четыре тысячи верст от столицы и будут содержать там под строжайшей охраной без права переписки и встреч, отпуская только в церковь. «Подумайте, каковы мне эти вести; лишилась дому своего и всех родных своих оставила; я же не буду и слышать об них, как они будут жить без меня; брат маленькой мне был, который меня очень любил; сестры маленькие остались. Боже мой!.. Думаю, я уже никого не увижу своих… руки помощи никто мне не подаст; а может быть, им там скажут, что я уже умерла, что меня и на свете нет; они только поплачут и скажут: лучше ей умереть, а не целый век мучаться».
На одной из остановок Наталья Борисовна узнала, что дальше их повезут «водой» на готовящемся специально для этого судне, и ей придется расстаться со своей воспитательницей и прислугой. «Моя воспитательница, которой я от матери своей препоручена была, не хотела меня оставить… ходила на… судно… все там прибирала, обивала стены, чтобы сырость не прошла, чтобы я не простудилась…» Своей воспитаннице отдала она свои последние деньги, «сумма не очень была велика, шестьдесят рублей, с тем я и поехала». Прощание было тяжелым, «ухватились мы друг за друга за шеи, и так руки мои замерли, и я не помню, как меня с нею растащили».
А впереди их ждали новые страдания, лишения и прощания. В своих воспоминаниях Наталья Борисовна подробно описала их путь к месту ссылки сквозь пронизывающий ветер и проливной дождь. Однажды попали в сильную грозу, когда «сделался великий ветер, буря на реке, гром, молния - гораздо звончее на воде, нежели на земле… судно вертится с боку на бок, как гром грянет, так и попадают люди». Случалась и тихая погода, «тогда сижу под окошком в своем чулане; когда плачу, когда платки мою, вода очень близка… а бедная свекровь моя так простудилась от этой мокроты, что и руки и ноги отнялись, и через два месяца живот свой окончила». Немало вытерпеть пришлось, когда путь лежал через горы. «Эта каменная дорога, я думала, что у меня сердце оторвет, сто раз я просилась: дайте отдохнуть! никто не имеет жалости».
Затем снова пересели на судно. «Оно было отставное, определено на дрова… какое случилось, такое и дали, а может быть, и нарочно приказано было, чтоб нас утопить, однако, как не воля Божия, доплыли до показанного места живы».
В Березове прожили восемь лет. «Не можно всего страдания моего описать и бед, сколько я их перенесла… До такого местечка доехали, что ни пить, ни есть, и носить нечева, ничево не продают, ниже калача». Приставленный офицер, относившийся к арестантам как к преступникам, «однако со всею своею спесью ходил к нам обедать». В Березове умерли свекор и свекровь, мужа Натальи Борисовны увезли сначала в Тобольск, затем в Новгород, там судили и казнили четвертованием, его братьев сослали на каторжные работы, а сестер отправили в монастырь. О казни мужа Долгоруковой не сообщили. «Вот любовь до чего довела - все оставила, и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним, и скитаюсь… Мне казалось, что он для меня родился, и нам друг без друга жить нельзя…» Наталья Борисовна осталась в Березове с двумя сыновьями - Михаилом и Дмитрием.
Между тем в царском дворце наступили перемены. Умерла Анна Леопольдовна. На престол вступила Елизавета Петровна. Все оставшиеся в живых Долгорукие были возвращены из ссылки и заточения. Когда Наталья вернулась, ей было двадцать восемь лет.
По возвращении княгиня узнала о казни мужа. И на том месте, где он похоронен, построила храм. Она отклонила все предложения о замужестве и посвятила себя воспитанию сыновей. Когда сыновья подросли, княгиня Долгорукая постриглась во Флоровском монастыре в Киеве. Она бросила в Днепр свой обручальный перстень и приняла имя Нектария. «Счастливу себя считаю…» - писала монахиня Нектария в своих записках.
Ее старший сын Михаил вступил в брак с княжной Голицыной. Внук княгини, поэт Иван Михайлович Долгорукий, названный Иваном в честь дела, вспоминал: «Часто, держа меня на коленях, она сквозь слезы восклицала: “Ванюша, друг мой, чье имя ты носишь!” Несчастный супруг ее беспрестанно жил в ее мыслях».
Младший сын Дмитрий сошел с ума от несчастной юношеской любви и скончался за два года до смерти матери в том же монастыре.
В 1771 году на 58-м году жизни закончила свои дня Наталья Борисовна Долгорукая. На ее могильной плите написано: «… в супружество вступила в 1730 году апреля 5, овдовела в 1739 году ноября 8 числа, постриглась в монахини в Киево-Флоровском девичьем монастыре в 1758 году сентября 28 и именована при пострижении Нектария, и в том имени приняла схиму в 1767 году марта 18 числа, и пожив честно, благородно по чину своему, скончалась в 1771 году 14 июля».
Для потомков остались «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметьева»

Что знаете Вы о Наталье Долгоруковой? Многие, вспомнив об известном роде Долгоруковых, задумаются, а чем Наталья знаменита? Зато имя Бориса Петровича Шереметева (1652 - 1719)- сподвижника Петра, участника Крымского и Азовского походов, командира корпуса в Прибалтике и Померании, конечно, вспомнят все. Правда, не все знают о его решении постричься в монахи Киево - Печерской Лавры. Возможно, сказалась усталость от походной жизни или другие причины тому виной.
Но...Не сделал он этого. Почему? - Пётр запретил! Так мало того, царь приказал ему жениться! И невесту подобрал! - Анну Петровну Нарышкину, урождённую Салтыкову. У обоих это были вторые браки. Представляю Ваше возражение: "А какое это имеет отношение к Наталье?- Самое прямое. Наташа была одной из пятерых детей второго брака Шереметева с Нарышкиной.

Родилась Наташа 17 января 1714г. Вот историю её жизни я вспоминаю с болью сердца. Те, кому пока не известна жизнь Наташи, скажут, что этого не может быть! Наталья - знатного рода, наследница богатых имений, красавица! К тому же отцу ко времени её появления исполнилось 62г. В таком возрасте родители холят и лелеют детей своих. Да и Наташа, живя в дружной семье, и характера была весёлого, добрая и умная девочка. Знала несколько языков. Воспитанием её занималась шведка
Мария Штрауден. Всё так.

Чем же история её была знаменита? Сам Н.М.Карамзин написал повесть "Наталья - боярская дочь". Рылеев посвятил ей одну из своих "Дум". А И.И.Козлов посвятил ей поэму. В 1828г. вышло сочинение Ивана Козлова "Княгиня Наталья Борисовна Долгорукова".

В 5 лет Наташа теряет своего отца, знаменитого петровского дипломата, фельдмаршала. Она остаётся с матерью, любившей её "пребезмерно", давшей ей женское образование. Но умирает и мать. Наташе 14 лет. Для Наташи начались годы тоски, печали, одиночества. Она ведёт замкнутый образ жизни, идёт время серьёзных размышлений, внутренней сосредоточенности.

Прошло два года после смерти матери. Наташа вышла в свет. "Я была очень счастлива женихами... Думала, я первая счастливица в свете, потому что первая персона в государстве - мой жених",- напишет она в своих "Собственноручных записках." Иван Долгоруков, жених Наташи, был царским фаворитом, в 19лет получил чин и высшие ордена. Отпраздновали сговор Ивана Долгорукова и Натальи Шереметевой. 8(19) апреля 1730г. они обвенчались.

И умирает царь. Идёт борьба между хитрыми вельможами за власть. Наташа понимает, что всё пропало. Родня, имея больший жизненный опыт, требует бросить жениха. В создавшейся ситуации под угрозой не только счастливый брак, как мечталось ранее, а сама жизнь молодых. "Он сам погибнет, и тебя за собой потянет", - предостерегали её. Нужно принимать решение. А невесте всего 16 лет! И Наташа принимает решение: жить и умереть вместе! Родня её ехать на свадьбу отказалась. Но свадьба всё - таки состоялась в имении Долгоруковых, в Горенках. Как же выглядел свадебный кортеж? - В карете невеста и две старушки в слезах от страха.

И уже на третий день пришёл указ о ссылке. Наташа бросилась к мужу, больше всего на свете она боялась, что их разлучат. Офицер сказал, что везут их в Берёзов. Но не в ссылку, (хотя и это страшно!) Везут их в острог, под запоры и без права переписки. Какие чувства овладели 16 - летней женой ссыльного она написала в своих "записках": "Мне как ни было тяжело, однако принуждала дух стеснять и скрывать эту свою горесть для мужа милого." Сколько любви, верности, силы у этой совсем ещё юной женщины! Это уже больше, чем любовь!

Шли годы. Стражники смягчались. Разрешали выходить, налаживать связь с местными жителями. Правда,князь Иван не всегда был осторожен в высказываниях. Стал ругать новую императрицу Анну Иоановну. Конечно, за этим последовал донос. Содержание их стало более жестоким: всех Долгоруких вновь в острог. А Ивана-в земляную тюрьму. Боли и горю Натальи Борисовны нет предела! Она молит караульных разрешить ей приходить к мужу по ночам, чтобы покормить его. Но и видеть его она не могла! Это же земляная тюрьма! Иван был еле виден ей через дырку в земле. Не было конца истязаниям.

Однажды ночью всех мужчин повели к баркасу. Услышав, Наталья бросилась к берегу. Она ждала второго ребёнка. "Я кричала, билась, волосы на себе драла, кто ни попадался навстречу, всем валяюсь в ногах, прошу со слезами: помилуйте, коли вы христиане, дайте только взглянуть на него и проститься! Не было милосердного человека, не словом меня кто утешил, а только взяли меня и посадили в темнице и часового, примкнув штык, поставили! - писала она."

Куда же увезли Ивана? Он посажен был в Тобольскую тюрьму. Приковали его цепью к сырой стене. От постоянных пыток он стал полубезумным, постоянно бредил. 21 октября в Шлиссельбурге генеральное собрание крупнейших вельмож вынесло приговор - смерть на колесе. Страшный приговор! Казнили его 8 ноября 1739г. под Новгородом. Но князь вёл себя мужественно. Был ему всего 31год!

Наталья Борисовна ничего не знала о судьбе мужа. Ребёнок, родившийся у неё,- Дмитрий Иванович(1737 - 1769) страдал тяжёлым расстройством. Наталья Борисовна и матерью была самоотверженной. С младшим сыном она не расставалась до самой его смерти от неизлечимой болезни в 1769г. Старший сын Михаил Иванович родился в берёзовской ссылке. Он любил театр, был талантливым актёром - любителем. Это унаследовал и его сын Иван Михайлович Долгоруков - поэт и драматург.

Какова была судьба всех Долгоруковых? - Женщины были разбросаны по монастырям, мужчины отправлены в ссылку. Вернула всех дочь Петра1, Императрица Елизавета. Наталья Долгорукова появилась было при дворе. Она была ещё хороша собой, но сама жизнь свою считала уже законченной и ушла в монастырь.

По просьбе старшего сына Михаила (1731 - 1794), статского советника почётного опекуна Московского воспитательного дома, мать написала свои воспоминания. Её "Собственноручные записки" хранились после её смерти в доме сына. Пострижение Наталья приняла только после того,как старший сын выучился, поступил на службу и женился. Записки матери Михаил Иванович опубликовал в 1810г. В них тема любви и верности:"Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого. Во всех злополучиях я была своему мужу товарищ и теперь скажу самую правду, что,будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла".

История одной любви

Не было у Петра Первого сподвижника преданнее отеческой вере, чем фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. И не было никого в ту эпоху, кто прославился бы своим распутством больше князя Ивана Долгорукова. Что связывает два этих имени? Расскажу одну из самых удивительных историй, что знаю. Она о том, как любовь и вера жены спасли человека из ада, в который он превратил свою жизнь.

Сирота

Ударил Пётр Великий по русской жизни – и слетела с неё позолота. Где православные среди мужей, стоящих на самой вершине власти? Как и в 1917-м, куда-то пропали, будто и не было. Борис Петрович был едва ли не единственным исключением и укором для остальных, но царь терпел его, зная, что тот предан без лести и воин из лучших.

Став вдовцом в 32 года, к шестидесяти годам он понял, что остаток дней хочет посвятить служению Богу, и попросил Петра Первого отпустить его в монастырь – монахом в Киево-Печерскую лавру. Но государь не дозволил, женив Бориса Петровича на вдове Анне Петровне Нарышкиной. В этом браке появилось пятеро детей, среди них любимица отца Наташа. Ей было пять лет, когда его не стало, и четырнадцать лет, когда скончалась её добрая матушка Анна.

Портрет Натальи Долгоруковой (урождённой Шереметевой). Неизвестный художник

Наивная, хорошо воспитанная девушка, не имевшая представления о реальной жизни, осталась сиротой. До конца жизни она была уверена, что выросла во времена строгих нравов, так как после смерти матери жила затворницей, удалившись от подруг. «Вздумала себя сохранять от излишнего гуляния, – рассказывала она, – чтоб мне чего не понести какова поносного слова – тогда очень наблюдали честь; и так я сама себя заключила. И правда, что тогдашнее время не такое было обхождение: в свете очень примечали поступки знатных или молодых девушек».

Жертвы эпохи

Это было краткое время правления внука Петра Первого – Петра II Алексеевича. Да, они были полными тёзками – два этих императора, да и внешне маленький Пётр был копией большого в детстве. Но намного значительнее было то, что их разделяло.

Дело в том, что родитель юного государя, Алексей Петрович, испугавшись угрозы великого императора удалить его «яко уд гангренный», бежал в Европу. Это не спасло Алексея, его выманили обратно и казнили. Матери царевич Пётр лишился ещё раньше – она умерла через десять дней после его родов. Сначала за мальчиком присматривали две немки-алкоголички, которые поили его вином, чтобы он поскорее засыпал. Потом к ребёнку приставили дьяка Семёна Маврина и карпатского русина Ивана Зейкана. Однажды император решил проверить знания внука и пришёл в ярость, обнаружив, что тот не знает русского языка, зато замечательно умеет ругаться по-татарски. Впрочем, никаких последствий это открытие не имело. Пётр Первый не собирался сажать внука на трон, более того, запретил ему наследовать царство.

Юный император Пётр Второй

Придворные, однако, решили по-своему, сойдясь на том, что лучшей кандидатуры не найти. Фактически во главе страны встал друг покойного государя Александр Данилович Меншиков, решивший женить маленького царя на своей дочери Марии.

Екатерина Долгорукова, невеста Петра Второго

Ей было шестнадцать лет. Мальчик не любил её, заявив, что ни на ком не женится до 25 лет, но над этой отговоркой лишь посмеялись. Всё сходило Меншикову с рук, даже его выдающаяся страсть к казнокрадству. Ведь Пётр с младых лет привык звать его «батюшкой». Но безнаказанность ведёт к непростительным ошибкам.

Летом 1727 года Меншиков долго болел, и, пока он был прикован к постели, его враги при дворе предъявили 11-летнему императору Петру протоколы допросов его отца, царевича Алексея, в которых самое активное участие принимал Меншиков. Последней каплей стал случай, когда Пётр проигнорировал устроенный князем праздник, и обиженный Меншиков во время богослужения в часовне занял царское место. Обвинённый в государственной измене всемогущий царедворец отправился в ссылку в Берёзов, ныне посёлок городского типа в Ханты-Мансийском округе. Фавориты юного государя, князья Долгоруковы, видимо, худшей дыры найти на карте не смогли. Они даже не догадывались в тот момент, что сами роют себе яму.

Лучшим другом императора стал Иван Алексеевич Долгоруков. Он же был худшим его другом, так как ничего хорошего ни тому, ни другому это знакомство не принесло. Иван вырос в Варшаве, где его пытался воспитывать известный тогда писатель и педагог Генрих Фик. Но его старания остались втуне. Распутство и веселье, царившие при дворе польского короля Августа II, впечатляли отрока куда больше скучных поучений учителя. В Россию он приехал 15-летним повесой, а через два года Иван стал гоф-юнкером царевича. С первых дней они сошлись, став неразлучны.

Князь Иван Алексеевич Долгоруков

В Долгорукове отмечали поначалу необычайную сердечную доброту и умение располагать к себе людей. Но прошло несколько лет, и добрые качества сменились спесью, ленью, жестокостью. Ссылаясь на мнения очевидцев, князь Михаил Щербатов писал, что в характере молодого человека «пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшего порядка заступили».

Ничего выдающегося по меркам той эпохи в этом портрете нет. Нравы были те ещё. Царя, совсем ещё ребёнка, Иван вовлёк в ночные попойки, любовные похождения, а также приучил к охоте – бешеным скачкам в лесах, которые продолжались по многу дней. Раньше семи утра не ложились. Однажды в Москве, в Немецкой слободе, случился пожар, во время которого солдаты начали грабить хозяев домов, угрожая им оружием. Прибытие императора остановило бесчинство, но, когда он повелел арестовать зачинщиков, Долгоруков замял дело, так как мародёры были его подчинёнными. Поэт Антиох Кантемир охарактеризовал Ивана следующим образом:

Не умерен в похоти, самолюбив, тщетной
Славы раб, невежеством наипаче приметной.
На ловли с младенчества воспитан псарями,
Как, ничему не учась, смелыми словами
И дерзким лицом о всём хотел рассуждати…

Существует и другая версия: мол, Иван, наоборот, противился разгульной жизни царя.

В таком случае, кто же был тем человеком, кто развращал императора? Отец Ивана, Алексей Григорьевич? Даже если и так, Иван проявил малодушие, не защитив друга от своей семьи.

Страной же в этом время, по сути, никто не правил. Вот один из отзывов о происходившем: «Всё в России в страшном расстройстве, царь не занимается делами и не думает заниматься; денег никому не платят, и бог знает, до чего дойдут финансы; каждый ворует сколько может». Саксонский посланник Лефорт сравнивал Российскую державу того времени с кораблём, который носится сам по себе, в то время как команда спит или пьянствует.

Крушение

Всем в стране заведовали Долгоруковы во главе с отцом Ивана, Алексеем Григорьевичем. Точнее, они пытались править, не имея к этому никаких способностей. Оба не умели справиться даже с собой, в семье шла непрерывная война друг с другом.

Началом их конца стала идея Алексея Григорьевича женить царя Петра на своей дочери Екатерине. Она была всего на три года старше царя, но они были друг другу совершенно безразличны. Никто не сомневался, что эта авантюра обречена, что падение Долгоруковых неизбежно. Испанский посол герцог де Лириа писал: «Долгорукие идут по стопам Меншикова и со временем будут иметь тот же конец. Их ненавидят все, они не хотят расположить к себе никого, и теперь они женят царя, можно сказать, силою, злоупотребляя его нежным возрастом; но достигни Его Величество 15 или 16 лет, его верные министры разъяснят ему сущность дела: тогда он же не замедлит раскаяться в своей женитьбе, и Долгорукие погибли, а царица, наверное, кончит монастырём».

Самое удивительное, Долгоруковы и сами это понимали. По словам посланника Лефорта, они «с ужасом и страхом ожидают этого брака в той уверенности, что настанет день, когда им всем придётся поплатиться за эту безумную ставку». Но и отступать было поздно. В чём была их сила? Юный император фактически стал членом их семьи. В Лефортовском дворце состоялось обручение, хотя царю было лишь 13 лет. Стали готовиться к свадьбе, но на Крещение государь, стоя на запятках саней своей невесты, засмотрелся на ныряющих в прорубь на Москве-реке и простыл. Затем на ступнях его появилась сыпь, и вскоре выяснилось – это оспа.

Алексей Григорьевич надеялся убедить его венчаться на смертном одре, но тот был слишком плох. Тогда составили два экземпляра завещания, где император передавал власть над страной государыне-невесте, как царь повелел её называть. Одну из этих бумаг Иван должен был поднести на подпись Петру II, если тот очнётся, вторую подмахнул сам. Подделывать императорскую подпись он умел хорошо, но прежде делал это по просьбе императора, ленившегося работать с документами.

Однако в сознание Пётр если и приходил, то не настолько, чтобы что-то подписывать. Его причастили и пособоровали. Началась агония. «Запрягайте сани, хочу ехать к сестре!» – воскликнул мальчик, словно забыв, что Натальи уже два года как нет в живых. Незадолго до дня венчания с Екатериной юный царь умер.

Завещание Долгоруковы так никому и не показали, потому что очень быстро выяснилось, что им никто не поверит. Бумаги спалили от греха подальше. Документ, который должен был подарить этим людям Россию, принёс им страшные беды.

В марте в Петербург вернулся Витус Беринг, открывший пролив между Евразией и Америкой. Он отправился в путешествие пять лет назад, ещё при жизни Петра Великого, и пропустил все события, случившиеся после этого, явно ничего не потеряв. При первой возможности он отправился во вторую экспедицию – подальше от суеты, чтобы уже не вернуться.

Печальная свадьба

Её называли «книжной молчальницей». Одна из самых завидных невест империи, Наталья Шереметева проводила время хоть и не в монастыре, но вдали от мира. «Молодость лет несколько помогала терпеть в ожидании вперёд будущего счастья, – писала она. – Думала, ещё будет и моё время, повеселюсь на свете, а того не знала, что высшая власть грозит мне бедами и что в будущее надежда обманчива бывает». Девушка изучила французский, немецкий и древнегреческий. Больше всего увлекалась романами, окончательно отгородившими её от реальности.

Радость и беда постучались к ней в дверь одновременно, воплощённые в облике одного человека – Ивана Долгорукова. Его не могло прельщать ни богатство Натальи (он сам был богат), ни её положение в обществе. Что он увидел в ней – в этой затворнице, не умевшей поддержать светскую беседу? Что она увидела в этом молодом человеке, на пять лет старше её, погружённом в вихрь удовольствий, считавшемся недалёким и распутным? Что-то увидели. И никакие испытания не смогли их потом разочаровать друг в друге. Одни говорят, что любовь слепа, другие – что прозорлива. Быть может, верно и то и другое, просто она прозревает всё лучшее в человеке и равнодушна к худшему.

Не стоит думать, что он был первым из тех, кто претендовал на её руку и сердце. От женихов не было отбоя. Но она выбрала его.

«Ох, как она счастлива!» – говорили знакомые в её присутствии. На обручение им подарили одних только перстней и колец на 18 тысяч рублей – целое состояние. Присутствовали император, весь высший свет, иностранные посланники, лебезившие перед Иваном. «Казалось мне тогда, по моему малодумию, – писала потом Наталья Борисовна, – что это всё прочно и на целой мой век будет, а тово не знала, что в здешнем свете ничево нету прочнова, а всё на час».

После смерти мальчика-царя на трон пригласили племянницу Петра Великого, Анну Иоанновну, жившую в Курляндии. Выбор странный, очевидно, первые сановники империи думали, что ею будет легко управлять. Они предложили Анне Иоанновне стать марионеткой в их руках, изображать царицу, а не править. Это закреплено было в Кондициях, смысл которых ёмко выразил князь Дмитрий Голицын: «Набросить намордник на спящего тигра» и «воли себе прибавить».

Анна с радостью согласилась и… одним движением разрушила всю комбинацию, едва взошла на престол. Власть сановников практически ни на чём не держалась, кроме доброй воли монархов. Анна поняла это сразу, а они – несколько позже, когда, парализованные страхом, наблюдали, как она поднимает против них гвардию и многотысячное российское дворянство.

И понеслось. То была вторая чистка в истории России после свирепств Ивана Грозного. Только на Камчатку отправили пять тысяч человек, где они исчезли бесследно, ещё пятнадцать тысяч разбросали по другим местам, и одному Богу известно, сколько умерло во время следствия или было тайно казнено.

Свадьбу Натальи и Ивана отложили. Девушка практически сразу после смерти Петра догадалась, что произошло непоправимое, и только-то и твердила: «Ах, пропала, пропала!» Что Долгоруких ничего хорошего не ждёт, знали все. Родственники стали уговаривать отказать жениху. Но, как вспоминала Наталья, «я такому безсовестному совету согласитца не могла, а так положила своё намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участие в моей любви. Я не имела такой привычки, чтоб севодни любить одново, а завтре – другова. В нонешний век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна: во всех злополучиях я была своему мужу товарищ».

Вокруг неё снова образовалась пустота: «Куда девались искатели и друзья, все спрятались, и ближние отдалились от меня, все меня оставили в угодность новым фаворитам, все стали уже меня бояться, чтоб я встречу с кем не попалась». Старший брат был болен, остальные куда-то пропали.

Венчались в пятнадцати верстах от города, в подмосковном имении Долгоруких: каменные палаты, пруды, оранжереи и церковь, но всё чужое. С Натальей в одной карете приехали две старушки из дальних родственников. После церемонии уехали и они, оставив девушку наедине с многочисленной и мрачной роднёй мужа. Через три дня последовал указ Долгоруким ехать в ссылку.

«Как можно без вины и без суда сослать! – воскликнула Наталья. – Поезжайте сами к государыне, оправдайтесь». Свёкор посмотрел на неё с сожалением, удивляясь её непонятливости. Но тут уж и Наталья поняла, что положение безнадёжно: «У нас такое время, когда не лучше турков: когда б прислали петлю, должен удавиться».

Не плакать

Им было с мужем тридцать семь лет на двоих. Как собираться в путь, не знала. Свекровь и золовки распихивали по карманам бриллианты, запасались одеждой, а Наташа, наоборот, начала избавляться от всего, что имела. Чулки, шёлковые платки, тёплую дорогую одежду, драгоценности – всё оставила брату на хранение. Оставила себе шубку да платье чёрное, а мужу – тулуп. Он тоже не понимал, что делать. Брат прислал на дорогу тысячу рублей, Наталья оставила четыреста, полагая, что новая родня о ней позаботится. Наивная. Она не знала, в какую семью попала. Уже в дороге поняла, что куска хлеба им с мужем родня не даст. Каждый сам за себя. Долгоруковы! Даже крушение их не вразумило. Впрочем, и из её родни никто не приехал проститься.

К счастью, выяснилось, что у неё крепкое здоровье. Спать приходилось подчас на мокром белье, в туфельках – вода, а ей всё нипочём. Муж едва не утонул в каком-то овраге. В другом месте к ним прибежали мужики с просьбой оборонить от разбойников, которые сожгли соседнюю деревню, а теперь вознамерились заняться той, где остановились Долгоруковы. Стали заряжать ружья, готовиться к бою, но пронесло. Потом их нагнали солдаты с офицером – охрана, сильно испугав Наташу: она почему-то боялась, что их с мужем непременно хотят разлучить.

Сначала Долгоруких отправили было по дальним деревням, но уже в пути их догнал новый приказ императрицы: ехать в Берёзов, за 4 тысячи вёрст, где изгнанников ждала жизнь под жестоким караулом. Сердце захолонуло. «Муж мой очень испугался и жалел после, что мне сказал правду, боялся, чтоб я не умерла».

Но все эти страхи и переживания проходили каким-то фоном. Это путешествие она много лет спустя, будучи инокиней, вспоминала так: «Вот любовь до чего довела: всё оставила – и честь, и богатство, и сродников. И стражду с ним, и скитаюсь. Этому причина всё непорочная любовь, которою я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он один в сердце моём был. Мне казалось, что он для меня родился и я для него и нам друг без друга жить нельзя. Я по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моего, что Он мне дал знать такова человека, которой того стоил, чтоб мне за любовь жизнью своею заплатить».

Записки Натальи Долгорукой – одно из самых чудесных произведений той эпохи.

Добрались до Касимова. Там изгнанников ждала барка, на которой они должно были отправиться дальше. Вместе с Наташей выехала из Петербурга воспитательница-иностранка, очень её любившая. Но тут с отчаянием поняла – в суровом краю ей не выжить. Постаралась приготовить для воспитанницы каюту: «Ходила на то несчастное судно, на котором нас повезут, всё там прибирала, стены обивала, чтоб сырость сквозь не прошла, чтоб я не простудилась, павильон поставила, чуланчик загородила, где нам иметь своё пребывание, и всё то оплакивала». На прощанье отдала Наталье 60 рублей – всё, что смогла скопить на службе. Так крепко обнялись, что их пришлось растаскивать. Наталья потеряла сознание и очнулась, когда уже плыли.

Плыли три недели. Наталья придумала себе забаву: «Вода очень близко, а иногда куплю осетра и на верёвку его; он со мною рядом плывёт, чтоб не я одна невольница была и осётр со мною. А когда погода станет ветром судно шатать, тогда у меня станет голова болеть и тошнить, тогда выведут меня наверх на палубу и положат на ветр, и я до тех пор без чувства лежу, покамест погода утихнет, и покроют меня шубою».

Из Волги перешли в Каму. В одном месте попали в шторм, пытались посреди реки бросить якорь, но сорвались с него. У слуг была икона Никола Чудотворца, которую вынесли на палубу и стали молиться. Ветер стих.

1 августа 1730 года пересели в Соликамске на подводы. На них через Урал отправились за триста вёрст в Тобольск. «Надобна ехать по целому дню с утра до ночи, – вспоминала Наталья, – потому что жилья нет, а через сорок вёрст поставлены маленькие домики для пристанища проезжающим и для корму лошадям. Что случилось: один день весь шёл дождь и так нас вымочил, что как мы вышли из колясок, то с головы и до ног с нас текло, как из реки вышли. Коляски были маленькие, кожи все промокли, закрыться нечем, да и, приехавши на квартиру, обсушится негде, потому что одна только хижина, а фамилия наша велика, все хотят покою».

Свекровь простудилась, чтобы уже не поправиться. Офицер, сопровождавший их, сделал признание о том, что ждёт Долгоруких в Берёзове: «Теперь-то вы натерпитесь всякого горя; эти люди необычайные, они с вами будут поступать, как с подлыми, никакого снисхождения от них не будет».

Молитва Натальи Долгоруковой

Господи Иисусе Христе, Спасителю мой, прости моё дерзновение, что скажу с Павлом апостолом: беды в горах, беды в вертепах, беды от родных, беды от разбойник, беды и от домашних! За вся благодарю моего Бога, что не попустил меня вкусить сладости мира сего. Что есть радость, я её не знаю. Отец мой Небесный предвидел во мне, что я поползновенна ко всякому злу, не попустил меня душою погибнуть, всячески меня смирял и все пути мои ко греху пресекал, но я, окаянная и многогрешная, не с благодарением принимала и всячески роптала на Бога, не вменяла себе в милость, но в наказание, но Он, яко Отец милостивый, терпел моему безумию и творил волю Свою во мне. Буде имя Господня благословенно отныне и до века! Пресвятая Владычица Богородица, не остави в страшный час смертный!

Берёзов

Поначалу снисхождения действительно не было. Умерла свекровь Натальи – княгиня Прасковья Юрьевна, следом скончался Алексей Григорьевич.

Берёзов, где поселилась семья, был местом, где даже ко всему привычным русским людям приходилось несладко. Земля не родила не то что хлеба, но даже капусты. Все привозные товары и продукты стоили в два-три раза дороже, чем в Петербурге. В избах, сделанных из кедра, вместо стекла намораживали лёд. Кругом непроходимые леса и болота. Местные ханты и манси ели сырую рыбу, ездили на собаках и носили, по словам Натальи, «оленьи кожи; как с него сдерут, не разрезавши брюха, так и наденут, передние ноги вместо рукавов… Ни пить, ни есть, ни носить нечего; ничего не продают, ниже калача».

Жили в Берёзове в основном казаки. Селение было обнесено рвом, валом с деревянной стеной и несколькими башнями. Имело три церкви, одну из которых возвёл Александр Меншиков, в крушении которого Долгорукие приняли участие. Ссылка повлияла на Меншикова чрезвычайно. Он стал старостой в построенном им храме и всё время проводил в покаянии и молитвах, часто повторяя: «Благо мне, Господи, яко смирил мя еси!» Скончался Александр Данилович незадолго до приезда Долгоруких от душевной болезни, точнее, переживаний за сына и дочерей, которых обрёк на страдания. Сразу после его смерти семье было дозволено вернуться из ссылки.

Пришла очередь Долгоруких осваиваться в Сибири. После смерти родителей Иван оказался главой семьи, членов которой Наталье приходилось непрестанно мирить между собой. Поначалу было совсем тягостно. По распоряжению императрицы изгнанникам было строго запрещено общаться с местными жителями, выходить из острога куда-либо, кроме церкви. Им не разрешалось также иметь бумагу и чернила. Поэтому воспоминания Натальи обрываются по прибытии в Берёзов. Вести дневник в ссылке не было возможности. Да и не до того стало: у них с Иваном родился сын. Обитали в бывшем дровяном сарае, перегороженном на две части, где установили печки.

Постепенно жизнь начала налаживаться. Князья сошлись со всеми обитателями Берёзова, включая семейство воеводы Бобровского, жена которого передавала Долгоруким еду и меха – они были в этом краю не роскошью, а спасением от лютых морозов. Иван продолжил и здесь беспечно кутить, позволяя себе на хмельную голову болтать лишнее про императрицу.

В майскую дождливую ночь 1738-го закончилось тихое, мирное житие городка Берёзова. Приплыли солдаты, которые начали сгонять на своё судно всех горожан, соприкасавшихся с Долгорукими. Среди арестованных были воевода Бобровский, все три городских священника и дьякон – всего около шестидесяти человек. С тех пор появилась в тех краях поговорка: «Съел блин у Долгоруковых – иди в Тобольск к ответу». Часть офицеров отправилась на каторгу, часть была разжалована в рядовые. Особенно жестоко пострадал священник храма Рождества Богородицы отец Фёдор Кузнецов, которому князь Иван Долгоруков покаянно признался, что составил подложное завещание Петра. Батюшку, несмотря на заступничество сибирского митрополита Антония (Стаховского), жестоко били кнутом, вырезали ноздри и сослали в Охотск на каторжные работы за то, что он не стал нарушать тайны исповеди.

О подложном письме – самом страшном по тем временам государственном преступлении – проговорился сам Иван, очевидно во время пыток, между которыми держали его в тюрьме прикованным к стене руками и ногами. Пытали его нещадно, так что князь начал сходить с ума, рассказывая даже о том, о чём не спрашивали. Это стало приговором для всего семейства Долгоруких. Их начали свозить в Шлиссельбургскую крепость, туда же отправили и Ивана. Девушек – Екатерину, Елену, Анну – заточили в монастырях.

Казнь Долгоруких

Теперь уже не узнать, знали ли старшие Долгорукие о подложном завещании, но судьи решили – виновны. Казнить их решили близ Новгорода, на болоте.

Поэт Валерий Русин писал:

Многострадальный город русский
Великий Новгород был выбран
Их местом казни. Ныне грустных
Князей везли уже не к дыбам,
А к плахе страшной, к эшафоту,
Что был воздвигнут в одночасье
В версте от града у болота
И кладбища для всех несчастных.
Там хоронили только бедных
Людей, безродных, неизвестных,
Казнённых, спившихся, бесследно
В скудельнях сгинувших, неместных.

И упали наземь одна за другой головы Сергея и Ивана Григорьевичей и Василия Лукича, а князю Ивану определена была другая казнь, куда более лютая. Его четвертовали. Пустую жизнь прожил Иван Алексеевич, одно в ней было хорошее – супружество с Натальей. Ни разу не поднял он руку на любимую жену, эта любовь и дала силы ему встретить смертный час, как мало кто встречал. Он молился, когда его привязывали к доске. Когда палач отрубил ему левую руку, произнёс: «Благодарю Тя, Господи!» Отсекли одну ногу: «…что сподобил мя…» «…познать Тя», – успел Иван вымолвить, когда упала другая нога. И он потерял сознание. Ни крика, ни стона, только молитва.

На этом месте князь Михаил, старший сын казнённого Ивана, построит потом храм во имя Николая Чудотворца. Братьям Ивана – Николаю и Александру – отрезали языки и отправили на каторгу. Пощадили одного только Алексея – в год смерти Петра Второго он был несмышлёным ребёнком. Его отправили на Камчатку, приписав матросом в последнюю из экспедиций Витуса Беринга.

Вдова

«Он рождён был в натуре, ко всякой добродетели склонной, – писала Наталья Борисовна о покойном супруге, – хотя в роскоши и жил, яко человек, только никому зла не сделал и никого ничем не обидел, разве что нечаянно». Таким она его видела.

Сразу после ареста мужа Наталью Борисовну тоже ждали узы. Комендант не пожалел ни в чём не повинную молодую женщину с новорождённым Дмитрием на руках, заперев в какой-то избушке. Что с Иваном им уже больше не свидеться, не сказали. Княгиня вспоминала: «Я не знала, что его уже нет… мне сказывают, что его-де увезли. Что я делала? Кричала, билась, волосы на себе драла, кто ни попадёт навстречу, всем валилась в ноги, прошу со слезами: помилуйте, когда вы христиане, дайте только взглянуть на него и проститься. Не было милосердного человека, ни словом меня никто не утешил, а только взяли меня и посадили в темницу и часового, примкнувши штык, поставили».

Старший сын Мишенька ходил возле избы в надежде увидеть мать. В Берёзове у него не осталось ни одного родственника или знакомого, солдаты увезли всех. Кормили его местные женщины. Они же передавали еду Наталье, которая ела лишь ради младенца, жить ей не хотелось совсем.

В таком положении она провела два года, а затем произошло чудо. Для наблюдения прохождения Меркурия перед диском Солнца в Берёзов приехал главный российский астроном и географ, воспитатель Петра II Жозеф Никола Делиль – основатель у нас в стране академической картографии. О существовании Долгоруких он узнал, услышав от семилетнего Мишеньки французскую речь – язык своей родины. Немедленно потребовал от коменданта освободить княгиню и месяц, пока занимался астрономическими опытами, отпаивал её какими-то отварами. В чём именно состоит вина этой женщины перед императрицей Анной Иоанновной, никто ответить не мог. Осип Николаевич Делиль, как звали его в России, убедил Наталью написать письмо государыне, на что пришёл ответ, что она свободна.

Шереметевы встретили 28-летнюю сестру без особой радости, но ей было не до них. Она узнала наконец, когда и как погиб её муж. После восшествия на престол Елизаветы Петровны получила назад часть имений, но, как и отец её, Борис Петрович, под конец жизни желала лишь одного – поехать в Киев, чтобы поступить там в монастырь. Когда Мишенька подрос, она осуществила свою мечту, по преданию, бросив в Днепр перед постригом свой обручальный перстень. И не стало Натальи, вместо неё во Флоровском монастыре появилась новая инокиня – мать Нектария. С собой на содержание она взяла младшенького, душевнобольного Дмитрия, которого содержала в монастыре до самой его кончины. Спустя девять лет Нектария приняла схиму. Кажется, она так и не поняла, что спасла мужа, изменив его: он начал читать Священное Писание, ходить в храм. До конца дней сохранила уверенность, что всё было ровным счётом наоборот:

«Счастливой себя считаю, что я его ради себя потеряла, без принуждения, из своей доброй воли. Я всё в нём имела: и милостивого мужа, и отца, и учителя, и старателя о спасении моём; он меня учил Богу молиться, учил меня к бедным милостивою быть, принуждал милостыню давать, всегда книги читал Святого Писания, чтоб я знала Слово Божье, всегда твердил о незлобии, чтоб никому зла не помнила».

Она пережила Ивана на тридцать с лишним лет. Быть может, ровно столько ей было отпущено Богом, чтобы вымолить всех, кто был ей дорог.

У стен Успенского собора в Киево-Печерской Лавре лежат две чугунные надгробные плиты: под одной погребена схимонахиня Нектария, в миру княгиня Наталья Борисовна Шереметева-Долгорукая (1714-1771), под другой - ее сын, монах Дмитрий (Долгорукий).

Личность Натальи Борисовны Долгорукой была широко известна во всей Российской империи, ее жизнью, ее мемуарами восхищались многие поколения, ее подвиг любви воспели в своих стихах и прозе И. Козлов, К. Рылеев, Н. Некрасов, П. Фурман и многие другие.

После долгих лет испытаний Наталья Борисовна решается принять постриг и уезжает именно в Киев, наверное, лишь только по одной причине: она родилась в Лубнах Полтавской губернии - и сюда решила вернуться навсегда.

Дочь-любимица фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева (1652-1719), сподвижника Петра I, родилась, когда ее знаменитому родителю перевалило за шестой десяток. Когда Наташе не исполнилось и пяти лет, отец умер, а в 10 лет она потеряла мать. Наследница известной фамилии, огромных богатств начала в 15 лет выезжать в свет. Весной 1730 г. состоялась ее свадьба с князем И.А. Долгоруковым. Родные отговаривали Наташу от этого брака: Долгоруков был фаворитом Петра II, а новая власть не благоволила ни к кому из окружения скончавшегося императора. Ответ ее был: «Честна ли совесть: когда он был велик, так с удовольствием шла за него, а когда стал несчастлив, отказать ему?» Через несколько дней после свадьбы новая семья Долгоруковых получила предписание - отправиться в ссылку. Наталья так и не осознала, куда ее отправляют и за что. Посчитав случившееся недоразумением, она оставила родным все драгоценности, не взяла с собой ни теплых вещей, ни запасов в дорогу... ведь ей было всего 16 лет!

Наталье Борисовне хватило сил и мужества выстоять и помочь супругу пережить все тяготы ссылки: «Мне как ни было тяжело, однако принуждена дух свой стеснять... для мужа милого; ему и так тяжко, что сам страждет, при том же и меня видит, что его ради погибаю. Я в радости их не участницей была, а в горестях им товарищ, да еще всем меньшая, надобно всякому угодить. Я надеялась на свой нрав, что я всякому услужу».

Наталья Борисовна подавала прошения императрице, прося только об одном - дозволить ей быть рядом с супругом. Князя Ивана Долгорукова после долгих пыток казнили в Нижнем Новгороде. По воспоминаниям, он был щеголем и мотом при жизни, а в испытаниях судьбы явил необыкновенную силу характера. Наталье Борисовне не сообщили о смерти мужа, она еще долго ждала ответа.

После вступления на престол императрицы Елизаветы Петровны Долгоруковой было разрешено вернуться из ссылки. Она получила свободу, прежнее звание, милости, ее надеялись видеть при Дворе. Но Наталья Борисовна жила почти затворницей, занимаясь сыновьями и их воспитанием.

В возрасте 45 лет, когда старший сын уже определился, Н.Б. Долгорукова уехала в Киев. Вскоре она приняла постриг с именем Нектарии во Флоровском монастыре, сын Дмитрий поселился в Лавре. Через 14 лет Долгорукова приняла великую схиму. Монах Дмитрий перешел в Свято-Николаевский Пустынный монастырь около Лавры, где и умер тяжелобольной на руках матери. Она пережила его на два года.

В 1767 г. она написала знаменитые «Своеручные записки» для сына Михаила и его жены. Эти Записки внук княгини Иван Михайлович Долгоруков издал в 1810 г. Они снискали большую популярность среди читателей и историков, так как проливали свет на многие события. Записки первой русской мемуаристки оказались популярны и переиздавались много раз.

Воспоминания Долгоруковой не только литературный памятник эпохи, но и задушевная исповедь автора, документ, рассказывающий о яркой женской судьбе, соединившей черты нового и старого времени: романтичность избалованной красавицы и верность жены опального боярина.

Заканчивая свою грустную повесть, она еще раз перечисляет достоинства человека, которого любила: «Я сама себя тем утешаю, когда спомню все его благородные поступки, и щасливу себя щитаю, что я ево ради себя потеряла, без принуждение, из свои доброй воли. Я все в нем имела: и милостиваго мужа и отца, и учителя и старателя о спасении моем; он меня учил Богу молитца, учил меня к бедным милостивою быть, принуждал милостыню давать, всегда книги читал Святое писание, чтоб я знала Слово Божие, всегда твердил о незлобие, чтоб никому зла не помнила. Он фундатор всему моему благополучию теперешнему; то есть мое благополучие, что я во всем согласуюсь с волей Божию и все текущие беды несу с благодарением. Он положил мне в сердца за вся благодарить Бога. Он рожден был в натуре ко всякой добродетели склонной, хотя в роскошах и жил, яко человек, только никому зла не сделал и никово ничем не обидел, разве што нечаянно». Современники описывают князя совсем иначе...

«Я не хвалюсь своим терпением, но от милости Божьей похвалюсь, что Он мне дал столько силы, что я перенесла... Невозможно бы человеку смертному такие удары понести, когда не свыше сила Господня подкрепляла... Я довольно знала обыкновение своего государства, что все фавориты после своих государей пропадают, чего было и мне ожидать... Будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла... Я по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моего, что Он мне дал знать такова человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнью своею заплатить, целой век странствовать и всякие беды сносить».

Псевдоним, под которым пишет политический деятель Владимир Ильич Ульянов. ... В 1907 г. выступал без успеха кандидатом во 2-ю Государственную думу в Петербурге.

Алябьев, Александр Александрович , русский композитор-дилетант. … В романсах А. отразился дух времени. Как и тогдашняя русская литература, они сантиментальны, порою слащавы. Большая их часть написана в миноре. Они почти не отличаются от первых романсов Глинки, но последний шагнул далеко вперед, а А. остался на месте и теперь устарел.

Поганое Идолище (Одолище) - былинный богатырь…

Педрилло (Пьетро-Мира Pedrillo) - известный шут, неаполитанец, в начале царствования Анны Иоанновны прибывший в Петербург для пения ролей буффа и игры на скрипке в придворной итальянской опере.

Даль, Владимир Иванович
Многочисленные повести и рассказы его страдают отсутствием настоящего художественного творчества, глубокого чувства и широкого взгляда на народ и жизнь. Дальше бытовых картинок, схваченных на лету анекдотов, рассказанных своеобразным языком, бойко, живо, с известным юмором, иногда впадающим в манерность и прибауточность, Даль не пошел

Варламов, Александр Егорович
Над теорией музыкальной композиции Варламов, по-видимому, совсем не работал и остался при тех скудных познаниях, которые могли быть вынесены им из капеллы, в те времена совсем не заботившейся об общемузыкальном развитии своих питомцев.

Некрасов Николай Алексеевич
Ни у кого из больших поэтов наших нет такого количества прямо плохих со всех точек зрения стихов; многие стихотворения он сам завещал не включать в собрание его сочинений. Некрасов не выдержан даже в своих шедеврах: и в них вдруг резнет ухо прозаический, вялый стих.

Горький, Максим
По своему происхождению Горький отнюдь не принадлежит к тем отбросам общества, певцом которых он выступил в литературе.

Жихарев Степан Петрович
Его трагедия «Артабан» ни печати, ни сцены не увидела, так как, по мнению князя Шаховского и откровенному отзыву самого автора, была смесью чуши с галиматьей.

Шервуд-Верный Иван Васильевич
«Шервуд, — пишет один современник, — в обществе, даже петербургском, не назывался иначе, как Шервуд скверный… товарищи по военной службе чуждались его и прозвали его собачьим именем «фиделька».

Обольянинов Петр Хрисанфович
…фельдмаршал Каменский публично обозвал его «государственным вором, взяточником, дураком набитым».

Популярные биографии

Петр I Толстой Лев Николаевич Екатерина II Романовы Достоевский Федор Михайлович Ломоносов Михаил Васильевич Александр III Суворов Александр Васильевич